Виселица. С Данте на вписке - Иван Калягин

Виселица

С Данте на вписке

Иван Калягин

Корректор Станислав Зубарев

Дизайнер обложки Гюстав Курбе

© Иван Калягин, 2017

© Гюстав Курбе, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-0717-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Виселица

От автора

Я не пишу для того, кто познал поэзию во всех её проявлениях. Я не пишу для заносчивых блядей и профессоров литературы. Я не пишу для тех, кто мозг свой вогнул в плоскость, которая говорит куда вставлять, откуда вынимать и где лизать. Я пишу для тех, кто ценит слово, сказанное в момент, когда его обрывают. Виселица – это волна, которая разбивается о краба, что стоит напротив и, будто бы вызывает на бой целый океан. Это летчик-камикадзе, который врезается в американский линкор. Это пуля, которая вырывается из дуэльного пистолета и попадает в сердце пьяного любовника. Это момент, когда становится ясно, что ничего никогда не будет ясно – всё в дыму, тумане, грибовидных грезах и сексуальных мистериях. Все в тебе – хаос, смешение, разрыв, отступ, преступление, жажда, мотив, порно, жизнь, героин, дракон, пульс, желание, виселица.

Потерянная поэзия

Не будет секретом тот факт, что поэзия сегодня – это либо интеллектуальный андеграунд в высшей степени, либо терапевтическое средство для людей, которые хотят высказаться. Причем высказаться, как правило, самим себе. К сожалению, поэзия потеряла ту ядовитую прелесть, которой она обладала в XIX или даже XX веке.

Литературоведы просто скажут, что она «эволюционировала», стала иной – развлечением «не для среднего ума». На мой взгляд, если говорить о России, то все гораздо проще – поэзии выбили зубы, поэзию обоссали и оставили валяться в канаве. Она ещё существует и, я надеюсь, она существует даже на этих страницах. Но меня тревожит то обстоятельство, что весь поэтический дискурс стал объектом издевательств узкой прослойки населения, которая именует себя специалистами. Это не обязательно критики (даже критик может быть человеком). Я говорю о том, что внезапно поэзия была украдена у человека и передана в руки условного интеллектуала, который «знает». Знает, как писать, как чувствовать, как сочинять и как интерпретировать.

Если смотреть на весь российский поэтический процесс, то мы увидим, что вся поэтическая жизнь кошмарно походит на жизнь лженаучного сообщества, которому не впервой находиться во власти догматов. Лжеученые также выстраивают концепции, которые в системе своих координат приобретают логичный, справедливый, правильный и даже «доказуемый» вид. Но в их концепциях нет места сомнению, отчего лженаука остается лженаукой.

Мне видится, что понимание поэзии также превратилось в нечто лженаучное. Это действительно парадоксальное сравнение, но сложно описать ситуацию иначе. Повезло, что это лженаучное представление имеет тысячи лиц, отчего два литературоведа никогда не договорятся между собой, ведь у каждого «своя истина». При этом, каждый из них будет стремиться к некой объективности – состоянию, которое в своей природе предполагает самообман, ложь высшей пробы.

Но поэзию, как и любое искусство, нельзя пропустить через мясорубку объективности. Если это сделать, то от неё ничего не останется. Возьмем ли мы древнегреческий эпос, средневековые песни, стихи проклятых поэтов, либо тексты Эзры Паунда – без разницы. Каждый текст интерпретируется и оценивается совершенно уникальным образом, что исключает саму возможность подлинного объективного анализа. Однако, всегда существует опасность мифической объективности, которая и доминирует в головах многих людей, увлекающихся поэзией.

Учитывая вышесказанное, можно утверждать, что любому читателю следует пользоваться лишь одним инструментом восприятия – фильтром абсолютной субъективности. Я бы даже сказал, что это следует делать любому умному читателю, ведь глупого читателя легко увести за собой, исказив его собственный опыт. Отсюда и рождается ложное ощущение причастности к интеллектуальной элите, которой сложно по достоинству оценить новый роман Стивена Кинга, зато легко испытать «интеллектуальной оргазм» после чтения какого-нибудь маргинала-правозащитника, который вдруг написал «тонкую и чувственную» книгу.

Это печально – людей водят за нос, а свободных читателей остается не так много. В итоге мы имеем то, что имеем. Есть два стула: на один сядешь и станешь «интеллектуалом», сядешь на другой – станешь «популистом и быдлом». Я предлагаю просто не выбирать.

Поэзия не нуждается в посредниках. Она должна идти напрямую в читательские щупальца и пасти, которые готовы разорвать листы в клочья, либо сожрать страницы, пенясь от удовольствия. Только субъективный взгляд читателя способен по достоинству оценить силу текста. Проблема лишь в том, что читатель, дабы ощутить значимость или ничтожность текста, должен сбросить свои одежды, которыми он прикрывается в «приличном и цивилизованном» обществе. Он должен отвергнуть знания, опыт и авторитеты, иначе поэзия не случится, иначе её не ощутить.

Глобализация препятствует этому – она создает центры силы, которые уничтожают индивидуальное восприятие реальности. В итоге мы обнаружим, что среди десяти тысяч людей, которые прочитают один и тот же стих, образуется не больше десятка мнений, каждое из которых будет продиктовано центром силы – диктатом коллектива, но никак не личным мнением.

Но почему люди так боятся своего личного мнения? Все просто. Оно кажется им глупым, непрофессиональным, аморальным, либо напротив – слишком традиционным (страх зависит от того, в какой среде находится индивид). Эта боязнь подпитывается религиозными, политическими, общественными и культурными авторитетами, которые транслируют, зачастую даже не свою картину мира, а картину мира обезличенной системы.

Да, мы можем видеть совершенно разные точки зрения на конкретного поэта, но каждая точка зрения – это идея, которая рождена множеством, а не единственным. Но ценность поэзии не определяется группой, догмой, правилом и общественным мнением. Настоящая ценность определяется личностью – частным восприятием текста, который может казаться настолько «неправильным», насколько общее мнение кажется «логичным и справедливым».

Если новое поколение читателей приблизится к подобному восприятию хотя бы на шаг, то реальность привнесет в нашу жизнь по-настоящему сильных авторов, которые проживают свои тексты, а не пишут их для литературных премий и местных тусовок. Это нужно, чтобы перешагнуть через пагубную эпоху некрофилии – плачу по умершим поэтам. Это нужно также затем, чтобы восстановить кровоток «от автора к читателю», вместо «от автора к автору» и «от читателя к читателю».

Литературный процесс гниет изнутри, отвратив от себя как поэтов, так и сопереживающих поэзии. Поэзия сегодня – это поэзия, которая не сможет затмить имена мертвецов. Она предпочитает тешить свою самолюбие и самолюбие критиков, но боится стать частью ада. Однако, стоит ей снова впиться клыками в индивидуалистов, которые способны читать самостоятельно, а не по указке иного мнения, то она (поэзия) получит шанс на воскрешение.

Пылевое

Тексты о жизни, смерти, обычаях – о человеческом, а также о том, что каждый видит вокруг себя.

Хороним живых, выкапываем мертвых

Похороны, утро.

Плачут люди.

Жаль им мертвеца,

Остывшее тело им жаль,

Труп им жаль!

Отдают почести мертвой плоти,

Которую никогда при жизни не знали.

«Был хорошим парнем!» – говорят

Плачут снова, потом стопочку опрокидывают —

«За его здоровье! За его смерть!

А где тут закусочка? А есть ли добавка,

Чтобы насытить наши желудки?

Хорошим, хорошим был человеком!»

Похороны та ещё лажа

Если они не проходят под звуки джаза,

А твой прах не выстреливают из огромной пушки

В звездное небо,

Где обезумевшие звёзды

Смотрят на не менее обезумевших людей.

Отпуск на небеса

Ночью я разолью вино в постель,

А утром отправлюсь в дорогу.

После – будет работа

Но уже в другом городе.

А ещё позже – любовь истязающая,

Но уже с другой девушкой.

Когда-нибудь дойдет до старческой болезни

Я сменю десятый дом.

Когда-нибудь дойдет до инфаркта,

А мне никто не поможет.

Покалеченный и страшный,

Несчастный и глухой,

Бедный и злой.

Три четверти бутылки следом